Человек замирал у развилки дорог,
Перед выбором веры стоял отрешенно.
И учитель его, неумеренно строг,
Белой нитью качал ледяные препоны.
За завесой дождей намечался изъян
У дороги, что левой струей убегала.
Он к иссохшей груди прижимал талисман
И просил позволения начать сначала.
Отступал на полшага, вниманье и труд
Направлял на дорогу правее и круче.
Нерешительный строй размышленья минут
Нарушал утолением жажды кипучей.
Было страшно ступать, он совета просил,
Озираясь вокруг, но молчанием скалы
Отвечали ему. Выбиваясь из сил
Человек наступал, продвигаясь помалу.
Плоть избитую ноги носили. Скорбя,
Дух мятежный дыхание трав непокоил.
Эту добрую совесть водила земля
По чернеющим мхам и горючему полю.
Сделать выбор мешал сожаления яд,
Средоточие мысли шептало: "Негоже
Потерять половину, не смерив стократ..."
Он отчаянно рвал надоевшую кожу.
Он шагнул наугад и пропал в небытьи,
И сомкнулись вокруг необъятные скалы.
Только голос, окрепший во имя любви,
Птицу-песню донес сквозь немые завалы.
ШУТ
Под сводами музыка громче грозы,
Аккорды смятенного танца повсюду.
Под шелест плащей веселятся тузы;
Игристы напитки, изысканны блюда.
К столу привалившись, смеется король.
Его собутыльники - в бархате алом.
Работают челюсти, сыплется соль
На мясо. Сверкают и бьются бокалы.
Дурачится шут, угождая гостям.
Улыбка, как смерть, тяжела и натужна.
Ему одному не предаться страстям,
Ему то веселье и даром не нужно.
Он только над ними смеяться готов,
Как будто господ потешая в угоду:
"Презренное племя кровавых рабов,
Ничтожное племя высокого рода!
Вы сами себе подписали указ
И в петли протиснули жирные шеи.
Ведь лица людские настолько бледнели,
Насколько румянец окрашивал вас".
